Новая квартира. Овруч

У папы расширилась частная практика, клиенты начали постоянно ходить на дом. Возникла необходимость в третей комнате. Переехали на новую, недавно выстроенную улицу. Все дома на ней были тоже одноэтажные, но более просторные, с большими окнами, на которых красовались тюлевые занавески. Запомнились именно они, так как у всех были разные, но равно нарядные. Пахло свежей краской и сосновым деревом. В одном из таких домов нам сдали три комнаты. У папы появился отдельный кабинет. Мне в нем отвели место для приготовления уроков, и иногда я могла наблюдать посетителей. Запомнились приходившие из сёл крестьяне в белых домотканых одеждах, подстриженные в кружок. Большей частью это были пожилые люди, «деды». Дела их были о земле, разделе ее внутри села или между родственниками. Были и страшные убийства из ревности, мести, иногда пьяных драк. Запомнился старик, всё искавший убийцу сына «на гулянке»; однако виновного так и не смогли установить. Он же всё приходил и надеялся найти. Произвела на меня сильное впечатление женщина, хлопотавшая о сыне, приговоренном к расстрелу за переход польской границы. Папа ходил к нему в камеру смертников, писал просьбу о помиловании, кажется, Калинину, и приговор был отменен. Приходила шумная бабка по какому-то гражданскому делу и всё требовала: пишить бумагу, пойду до Петровича. Папа написал, она съездила и добилась своего, потом приходила и очень красочно рассказывала, как ее там принимали (в Харькове у Петровского). Часто приходили местные торговцы-евреи по различным имущественным делам, несправедливым налогам и т.п. Отец был очень профессионален, образован, юрист по призванию. Всегда внимателен и многие сложные дела ему удавалось распутывать. Слышала похвалы ему от местных евреев: товарищ Янушевич – это же голова, какой человек, дай бог ему здоровья! А мадам Янушевич, какая женщина! Ммм… Ах! Часто бывали выездные суды в отдаленные районы, в глухие полесские сёла. Мы с мамой всегда переживали при таких поездках отца, особенно боялись Славечного. Ведь там в 25-м году после заседания папе поранили топором голову (а дело было о земле, часть ее отсудили неимущему брату от имущего). В некоторых селах среди глухих болот в 26, 27 г.г. не знали о советской власти, крестьяне считали, что по-прежнему ими правит царь Николай. После интересных каких-то острых процессов в доме к обеду собирались папины коллеги. Их беседы были содержательны и часто очень остроумны. Мы с мамой получали большое удовольствие от такого общества. Рассказывали о гражданских, иногда довольно комичных делах, и у них употреблялось выражение: «суд полез под стол», т.е. заседавшие пытались скрыть смех. Самой яркой и привлекательной личностью из друзей и коллег отца был Константин Михайлович Солуха. Они учились вместе в Киевском университете. Студенческий дух и взаимоотношения они сохранили на всю жизнь, и их встречи в нашем доме всякий раз становились для всех праздником. Константин Михайлович был образован, обладал большим чувством юмора, всегда доброжелателен, красив внешне. Запомнилась его милая улыбка, делавшая его немного похожим на тогдашнего кумира кино Дугласа Фербенкса. Особенно располагал к себе нас, детей. У него был сын Витя 9-ти лет, беленький застенчивый мальчик. Я с ним играла в куклы, а Риточке в три года не скрывала, что влюблена в него. Целовала ему руку и всем заявляла, что это ее жених. Витя краснел до слез, а Константин Михайлович говорил: «ничего, терпи, будет время, кода пожалеешь, зачем эти слова были сказаны так рано».
Последний раз я видела Константина Михайловича в Житомире в 34-м году. Он приезжал к нам из Гадяча, где работал в качестве юрисконсульта. Был всё таким же милым, своим человеком. Вечером я собиралась в театр (было мне 17 лет), за мною зашел молодой человек, а Константин Михайлович взял скамеечку, сел под печку и сказал папе: «Вася, теперь наше место здесь».
Из Овруча уехал он и его семья в то же время, что и мои родители – в конце 29-го или 30-го года. Они были «вычищены», т.е. изгнаны из коллегии оборонцiв (адвокатов), а за что – мне так и осталось непонятным. Но и частная адвокатура вскоре была ликвидирована. Чем это всё мотивировалось, я не знаю, видимо, начиналась общая тенденция движения к беззаконию, расцветшему небывало чуть позже. Из поколения адвокатов старше папы (царских) запомнился Боголюбов. С молоденькой женой (в три раза моложе его) часто бывали у нас в доме. Он хорошо исполнял русские романсы, видимо, когда-то учился петь, у нас же было пианино и была знакомая дама, караимка, Нина Абрамовна, которая хорошо аккомпанировала и сама пела. Вечерами в окнах нашей квартиры был теплый оранжевый свет, и на улицу доносились музыка и пение. Такие домашние концерты доставляли радость (ведь тогда не было телевидения), создавали особое настроение. К сожалению, теперь это всё навсегда ушло из жизни.



Наталия Васильевна (стоит, в темном платье), мама Зои, в обществе друзей и гостей. Овруч. 1929 г.