Последний раз я видела отца своего ночью в Житомире, на вокзале. Мы уезжали в разные стороны. Я на свою работу, а он в командировку. Это был август 1937 г. Когда мой поезд должен был тронуться, он вскочил на площадку и меня как-то очень трогательно обнял и поцеловал, ещё и ещё… Проводница отпустила какую-то пошлость /отец был строен, только слегка седые виски, аккуратно одет, ему не было 50-ти/. Это моя дочь! – ответил он с какой-то гордостью, стоя уже внизу.
В том же месяце мама прислала письмо и просила срочно быть дома. За ним приезжали ночью, не застали, и когда он возвратился, пошёл сам. Он был юрист, хорошо образован, помню его рассказы о римском праве и о том, как учил речи Цицерона. Далее были наши поиски и попытки передач. Наконец они удались. Тюрьма была в Житомире, в стороне от главной магистрали, и к ней надо было идти по переулочку с одноэтажными домиками, обсаженными садами. Очередь занимали с вечера и стояли в ней всю ночь, лишь к вечеру следующего дня удавалось вручить узелок. При этом заполняли бланк, перечисляли передаваемое и ждали ответа. Ночью меня сменяли папина сестра и жена его брата. Так было трижды в течение осени. В третий раз мы передали и одежду тёплую. На обратных бланках всякий раз была его подпись и приписка: «Здоров и бодр, ничего не знаю». В третий раз было добавлено: «Где мама?». Её мы не пускали, а я на бланках писала своё имя. В следующую передачу написала имя мамы и своё. Передачу вернули со словами «выбыл». Но мы продолжали ходить и носить передачи в течение всей зимы, и каждый раз был тот же ответ: «выбыл». В последний раз я шла уже весною. В переулочке цвели вишни, кружили пчёлы /папино увлечение/. Возвращаясь в безнадёжности, здесь я вдруг заплакала.
Прокатилась война, город был неузнаваемо разрушен, папины архивы и листики из тюрьмы не сохранились. Но его красивый почерк и слова эти у меня перед глазами до сих пор.
Апрель 1989 г.
Зоя Янушевич
No comments:
Post a Comment