У папы была пишущая машинка, и он ее продал. На эти деньги купили половину дома в Вацковском переулке рядом с домом дяди Коли. Возле дома был большой старый сад и кусок пустой земли для огорода. Фрукты из сада кормили нас, а на пустой земле мы посадили картошку и всякие овощи. Еще на работе у папы и мамы давали землю желающим, и они брали ее, это было за городом, ездил папа туда на велосипеде, меня сажал на багажник, и по вечерам мы там обрабатывали огород.
У нас зимою была в подвале дома №35 картошка, свекла, капуста. Мы не голодали. Еще была фасолька, кукуруза, всё свое. На огороде вырастили рыжик, обмолотили, и папа повез его на маслобойку и привез чистое постное масло. Те служащие, которые не заводили огородов и ничего сами не выращивали, голодали ужасно и погибали.
Хлеб давали по карточкам. Моя норма студенческая была 200 гр. хлеба из кукурузной муки, а сколько полагалось взрослым - я не помню. Все карточки были у меня, и моя обязанность была выкупать хлеб из магазина, в который надо было прикрепиться. Всегда там была очередь, но я с собою брала книжки и читала там в очереди. Т.Сеня уехала из Свиридовки к нам после того, как ее там ограбили и не стало деда Гната /раскулаченного, бiлогорiльського/. В Свиридовке оставались только тетя Галя, дедушка Никита и маленькая Надя. А Варюшка работала в совхозе возле Чернигова счетоводом или бухгалтером. Ее туда устроила тетя Соня, папина сестра. Позже Варюшка устроилась в каком-то военном совхозе возле Житомира и, помню, всегда что-то приносила из продуктов /селедку из своего пайка, яички/. Каждое утро, когда я шла на лекции в институт, я видела на улице трупы людей, умерших от голода, в большинстве это были пришедшие из сёл просить хлеба. Но были и городские. Помню одну женщину с распухшим от голода лицом. Она приходила к маме, просила чего-нибудь для ее голодных детей, плакала и взывала к маме: "Дамочка, помогите!" Чуть свет садилась у нас на крыльце и ждала, когда мама выйдет, и мама всегда что-то ей выносила. Из кукурузной муки мы готовили кашу /мамалыгу/, и кусок такой каши мама всегда ей выносила.
Маруся из Свиридовки рассказывала, что в саду усадьбы, которую мы там купили в 73 г., зарыты шесть детей хозяина, умерших от голода, и сам он погиб так же. И еще одна рассказывала, что ее отец очень голодал в другом селе /работал там писарем/, и когда она пошла к нему, то его уже живым не застала. Об этом рассказывал нам и свиридовский дед Бiлан. А Маруся спаслась тем, что варила еду коммунарам, "щодня теж саме - борщ i картопля" [каждый день одно и то же - борщ и картошка] Коммуна была в доме Терешкевича. Голодные опухшие женщины просили ее: Маруся, "дай хоч лушпиня з картоплi. А я боялась, бо проженуть начальники" [дай хоть лушпаек с картошки. А я боялась, что начальство прогонит]
Моя связь с хозяйством была спасением для меня. Студенты из института, куда я попала, начали разбегаться, и дирекция устроила недалеко от города хозяйство, где можно было работать и получать еду. Меня туда послали летом 33 или 34 г. Попала я в село чешское, поселили нас у чехов в их хороших чистых домах. Работа была разная - пололи, жали, вязали снопы, работали у молотилки. Но всегда кормили, давали обед, молоко и 600 граммов настоящего пшеничного хлеба. Хлеб я весь не съедала, сушила сухари. И, помню, собрала целый мешок сухарей и шла 30 км пешком домой в Житомир. Никто меня по пути не обидел, не ограбил, и той же дорогой я вернулась на работу. Там работали до осени, т.к. надо было обрывать хмель и сносить его в сушилку. А весной снимать сухие плети с проволоки, когда было еще холодно. И всё это я преодолела. Только руки у меня были страшненькие, помороженные. Но всё это была закалка, которая помогла перенести блокадные дни в Ленинграде, а также опыт: нельзя порывать связи с землей!
Еще к нам прибилась девочка Нила, родственница Семена Марковича. Ее родители умерли в селе от голода, и она пришла сама к Костецким. Ей было лет 10. Мы ее поселили в саду в купленном доме. Она полола и помогала во всякой работе по хозяйству. Разводила там кроликов. Была хорошая, послушная, потом взрослой она разыскала меня в Кишиневе и гостила несколько дней. Мы с ней вспоминали всё пережитое.
Люди боялись друг друга, т.к. в городе начали говорить о людоедстве, рассказывали разные страшные случаи. Помню, что вечером к нам прибежал дядя Володя и рассказал, что на него забрасывали через забор веревку. Не помню, пошел ли он после этого домой. У него была пасека, ульи стояли в саду, и он провел от них электрическую сигнализацию в дом. Но ветер несколько раз нарушал это устройство, и он вскакивал ночью, бежал на чердак и оттуда стрелял из охотничьего ружья. Однако ульи его остались целы, и мед в их доме всегда был. Даже запах его долго держался в их доме. Вот кое-что из моих воспоминаний...
З.В.Янушевич, 20 ноября 2003.
см. Голодомор на Украине.
Из письма Зои от 26 февраля 1996 г. "Но вдруг всплыло в памяти: 33-й год, весна. Нас, студентов, всё время посылали полоть на Левковскую улицу. Там закладывался Ботанический сад и обрабатывали деляночки мы. За это давали тарелку щей из кислой промороженной капусты и 200 гр. настоящего, не кукурузного хлеба. И я туда ходила, даже по вечерам, ради этого хлеба. Запомнилось. Герман был там уже "начальником" и постоянно делал мне замечания. А я была тогда еще худая, длинная и зеленая, девушки другие были здоровые и цветущие, и с ними он шутил. А меня постоянно шпынял:
то я плохо работаю, то ушла раньше... В 83 году этот сад, уже разросшийся, отмечал свое 50-летие, и нам было приглашение. Я не поехала, некогда было, но передала едущим свою книжечку и надписала на ней, что от бывшей студентки, половшей первые посадки этого сада. Эффект был небывалый... аплодисменты, расспросы. Но больше всего запомнились эти 200 гр хлеба. Ведь получали мы по карточкам кукурузный, 200 гр. И еще стояли в очереди. Всё проходит, и что давно прошло, то стало мило".
No comments:
Post a Comment