Зоя познакомилась с моим будущим отцом перед войной. Он уже работал во Всесоюзном институте растениеводства (ВИР), куда она только что поступила в аспирантуру. Его звали Давид, и он был армянин. Тогда институтом еще руководил Николай Вавилов, вскоре арестованный и замученный в советской тюрьме. Мой отец был одним из его учеников.
Много лет спустя одна из подруг Зои мне рассказывала, как она была свидетельницей первой встречи моего отца и Зои. Она произошла в библиотеке ВИРа. Зоя пришла туда за книжками, "такая хорошенькая в пушистой шапочке, и я заметила, как он сразу на нее уставился", - вспоминала приятельница. У Давида уже тогда и до конца его дней была репутация донжуана, очевидно вполне заслуженная.
Их отношения продолжались довольно долго. Будучи комиссован по состоянию здоровья (кажется, еще в ранней молодости он от болезни потерял легкое, во всяком случае, одно плечо у него было заметно ниже другого), во время войны он приезжал в Казахстан, где Зоя жила и работала после эвакуации из блокадного Ленинграда.
Вот запись 1942-го года в дневнике сестры Риты, который она вела в Казахстане: " Зоя с Давидом уехала в город. Очень интересный этот Давид. Сразу повеяло чем-то новым и свежим. Вот если б Зоя за него замуж вышла. Желаю ей этого от всей души...
...Зоя получила письмо от Давида. Как будто у них всё благополучно. Письмо начинается «Зоичка, родная!», кончается «целую, твой Давид». Может, всё будет хорошо."
Но "хорошо" не получилось. В конце концов он женился на другой почти в то же время, как родился я в 1948 году. Теперь уже никто не может сказать, почему так произошло. Отношения двух людей всегда тайна, порой непонятная и им самим. Уже во взрослом возрасте я слышал разные версии и слухи, но не стану их повторять, чтобы никого не обидеть. Под конец жизни Давид признался нашей общей приятельнице, что жалеет, что не женился на Зое, но я думаю, что это было скорее сожаление об ушедшей молодости, обычная ностальгия на склоне лет.
Зоя Янушевич. 40-е годы.
Когда я был подростком, я помню, что у Зои были поклонники с весьма серьезными намерениями - иначе зачем бы они приносили торты ее маме, моей бабушке, и даже навещали ее в больнице! - но Зоя замуж так никогда и не вышла. Я думаю, что она всю жизнь любила Давида, и с годами это стало некой данностью, от которой нельзя было отступиться и которой нельзя было изменить.
Давид умер от инсульта в мае 1979 года. От Зои это долго скрывали, Я тогда жил и работал в Ленинграде, но моя приятельница, которая иногда навещала Зою, как-то проговорилась, и Зоя упала в обморок, пришлось вызывать "скорую".
И еще. Когда я уезжал в Ленинград учиться в институте в 1967 году, я решил забрать кое-какие книжки. Среди них была "Французская поэзия в русских переводах". Помню, мама огорчилась, увидев, что я снимаю в полки эту книгу. Потом попросила ее у меня и ушла в другую комнату. Я увидел, что она переписывает какое-то стихотворение. Позже я подсмотрел, какое. Это было "Загробное кокетство" Теофиля Готье в переводе Николая Гумилева. Вот оно.
"Когда умру я, пусть положат,
Пока не заколочен гроб,
Слегка румян на бледность кожи,
Белил на шею и на лоб.
Хочу, чтоб и в сырой постели,
Как в день, когда он был со мной,
Приветно щеки розовели,
Дразнила мушка над губой.
Страшны мне савана объятья.
Пожалуйста, пусть облачат
Меня в муслиновое платье,
Тринадцати воланов ряд.
Я в нем была в тот день блаженный,
Когда он подарил мне взор
С улыбкой светлой, и священный
Наряд я прятала с тех пор.
Не надо желтых иммортелей,
Ни тканей траурных, ни свеч,
Лишь на подушку от постели,
Всю в кружевах, хочу я лечь.
В глухих ночах она видала
Два упоенные лица,
И в темноте гондол считала
Лобзанья наши без конца.
И в руки, сложенные кротко,
Такие бледные, без сил,
Опаловые дайте четки,
Что Папа в Риме освятил.
И там, где нет надежд, ликуя,
Я буду их перебирать,
По ним, как Ave, поцелуи
Бывало он любил считать."
(Боже мой! Несколько лет назад наши итальянские друзья подарили маме четки, освященные Папой Римским, и я, совсем не думая об этом стихотворении, дал их маме в руки в последний путь.)
No comments:
Post a Comment